Получив ключи от квартиры, мы с Туласи направились за продуктами и очень скоро столкнулись с ситуацией достаточно непредвиденной. Дверь с лестничкой площадки в коридор оказалась закрытой. Мы постучались. Никто не спешил открывать. Ситуация была непонятная. С той стороны слышна была речь. Явно стук в дверь слышали. Но никто, ничьи шаги не приближались. Мы стучали еще и еще… Входная дверь с лестницы была шаткой. Дверь слабо сидела на петлях, раскачивалась, в некоторых местах была пробита насквозь. И, тем не менее, она была закрыта и никто на стук не отзывался. Что делать. Хороший удар плечом… и дверь была вышиблена.
У дальнего окна курили человек пять-шесть… С этого окна хорошо проглядывался проход к дому с Мечникова… Они не могли нас не видеть. Видели. Однозначно. Увы. Люди были настроены на новых жильцов отрицательно, с элементом безразличия и осуждения. Ни о какой пресловутой доброжелательности или радушии здесь речи не могло быть. Здесь люди жили по простому пониманию: «Поживем - увидим». Никто не пытался в самом начале выглядеть лучше, никто не пытался угождать, никто не пытался и начинать строить отношения. Здесь был свой, так сказать, костяк, свои грешники и праведники, и всяк сюда входящий должен был сам строить свои отношения с другими или сразу же занимать позицию непримиримости и изоляции, что некоторым и удавалось.
Постепенно эта коммунальная квартира начинала приобретать для меня свое лицо более конкретное и не сталь мрачное, как показалось вначале. И все же, что-то здесь было гнетущее, недоброжелательное, настороженное… И тем не менее, меня вскоре ознакомили с порядками в этом как общежитии, не очень обременительными, но и не для каждого приемлемыми. Здесь было две кухни, на пять и на четыре семьи, один туалет, душевая, две постирочные. А требования заключались в том, что каждая комната обязана была мыть туалет один раз в месяц и полы в коридоре, где многие предпочитали мыть территорию, прилежащую к своей двери. Также, надо было убирать в свою очередь кухню, постирочную, газовую плиту. Плит было столько, что каждому отводились по две конфорки, так, что газовая плита делилась как бы на двоих, у каждого был свой стол, и могло находиться место и для некоторых других предметов из кухонной утвари.
Кухня, к которой относились мы с Туласи, была большая, некоторые отгораживались шкафами, создавая более-менее изолированную обстановку. Постепенно, вольно и невольно приходилось входить в суть коммунальной жизни и своих соседей. За пределом нашей комнаты был счетчик и не более того. У других то, что приспосабливалось для хранения старых вещей, обуви, одежды, краски, ведра, прочая утварь, с которой не спешили расставаться. Она хранилась в шкафах, в тумбах, в сундуках…
Обновление жильцов здесь происходило не сказать, чтобы часто, но это не затрагивало преимущественно уже сложившиеся отношения и связи, ибо они были старые, как бы стабильные и неизменные в своей изначальной сути. Можно было по-разному смотреть на эти отношения и даже улавливать в них многие положительные черты, если бы ни то, что неискушенному взору могло бросаться в глаза в первую очередь. А это среди многих добродетельных посиделок были и осуждения, достаточно громкие и неприкрытые, и сквернословия, и проявление качеств столь низкого порядка, что совместное проживание на одной территории могло казаться и невозможным и крайне нежелательным, но судьба соединяла и временем и местом, сокрушая все надежды на изолированность и понуждая к терпению.
Коридорная тишина, тем не менее, была вещью вожделенной, но достаточно обманчивой. Но порою, все же, и такие дни были, и ими надо было успевать наслаждаться. А прерваться тишина могла в любой момент и далеко не всегда по благоприятному поводу.
Таким вечным, неизменным нарушителем тишины была моя соседка Лена. Коммуналка… богатейшая галерея человеческих судеб и характеров, великая находка и для писателя и для художника. А для меня и Туласи это был опыт и великое претерпевание. И снова опыт. Но… как можно было здесь кого-нибудь жалеть, если никто не считал себя терпящим и многострадающим, но между тем таковым и был.
Но вернусь к Елене. Немало Елен было на моем жизненном пути. Но и в коммуналке их было трое. Но сначала о моей соседке по комнате. Эта была Уварова Елена. Она жила в комнате 55, но не приватизированной, жила с мужем Юрием и двумя сыновьями. На тот период одному, Саше, было лет шесть, а другому, Сереже, лет восемь. Сереж в коммуналке было также немало, четверо. Несколько позже один умер и один купил здесь комнаты позже. Но это к слову.
Семья этой Елены могла бы рождать великие и великие вздохи и сожаления. Но некому было особо вздыхать об этой, по сути, несчастливой семье, ибо и сами были примерно того же роду. Елена была несколько худощавая женщина, выше среднего, не из красавиц, не из симпатичных, примерно тридцати лет, которая, как я понимала, не знала, что значит говорить тихо и тем более молчать, и ее речь было то, что никогда не пропускало мимо нее взгляд, что привлекало всегда и что заменяло все остальное. Она говорила столь громко, что ее было слышно в любом месте коммуналки. Она говорила по любому поводу, наставительно, много, по сути, по существу, неглупо, достаточно аргументировано, всегда находя уши, находя тему, находя время и место. Это был человек, которого можно было и заслушаться, и надо было заслушаться, ибо с материальной точки зрения это был бестселлер, бесплатное руководство по выходу из самых разных жизненных ситуаций, это был человек с материальной точки зрения многогранный, все понимающий, все преломляющий через себя. Буквально эксклюзив…
Новоприбывающие жильцы тотчас становились заложниками ее ума и речи, она не навязывала дружбу, ибо с ней дружить было невозможно, но она просто в себя вовлекала очередную жертву, вставляя ей столько ума, что, правильно распорядившись этим, человек мог бы непременно поумнеть, дорого за это не заплатив. Она давала советы по любому поводу, нескончаемые, зная досконально и мужскую работу, все умея ремонтировать, всему придавать смысл и значимость, быстро могла во всем ориентироваться и всему находить применение. Но свои к ней привыкли и не очень то и дорожили ее мнением, ибо его зачастую и не к чему было и приложить. Но ее ниша в коммуналке была ею прочно застолблена, была ею арендована надолго, и она этим почти безупречно пользовалась не годами – десятилетиями.
Но здесь было очень и увесистое «но». Вот, что поделать… Муж Елены был, по сути, неглупый человек, но увы. Выпивал как дышал. Скандалы за стеной было делом привычным. Но заканчивались они тем, что Лена бежала от мужа по коридору, грозясь выпрыгнуть из окна и действительно взбиралась на него, стоя у самого края, крича рассвирепевшему мужу: «Не подходи!», пока он не отступал. Приготовленная еда и в праздник могла лететь в коридор из открытой настежь двери, он избивал ее, потом наступало примирение и далее тащил ее за собой в ближайшую пивнушку, где она должна была всегда присутствовать при нем, не смея возразить и только перед мужем могла умолкать…
Но характер Лены был далеко и не прост. Она за любую провинность била сыновей и материла так, что это уже никому не нравилось. Им доставалось всем, что ей попадало под руки, а под руки ей чаще всего попадал веник. А потому ее дети росли в вечном страхе, учась материться чуть ли ни с грудного возраста и проявляли качества столь отвратительные, что коридор все же стонал и от них, ибо, подрастая, они могли вредить имущество, воровать, стучать в двери соседей без причины, что было особенно непросто терпеть и нам с Туласи, ибо двери были железные и стук в них был подобен грому.
Если Лена с кем-то была на ножах, то дети ее измывались над человеком так, что нарочно и не придумаешь. Это пришлось испить и нам с Туласи. Но об этом разговор особый. Юрий работал в мастерской по пошиву сапог, считал себя великим мастером, и часто, призвав Сашу к себе, настоятельно спрашивал, кем он будет. Тот в страхе, запинаясь, вытаращив глаза, пытаясь угодить отцу, как мог объяснял ему, что будет шить обувь и пойдет по его стопам, от чего Юрий расплывался в улыбке, подбадривал сына и повторял ему, что лучше этой работы не существует. Он любил хвастать в коридоре, что прекрасно зарабатывает, что Ленка де может не работать, но при всем этом их коммунальные долги росли постоянно, и Лена время от времени искала себе работу и снова ее бросала, порою не проработав и месяца, ибо дети оставались без присмотра, и это она понимала. Это была нескладная семья, но как-то держалась, ибо ничего другого судьба им и не предлагала. Квартира перед ними, 54, пустовала, ибо, говорили, что она принадлежит железной дороге. Тут с этой квартирой была связана какая-то давняя история. Но пока она не была заселена никем.
Комнаты 53 и 52 принадлежали Гильщанским, Елене и Сергею, а также их детям, Дарье трех лет и Игорю, лет двенадцати, семье из четырех человек, о которых тоже стоит рассказать. В те времена, в конце девяностых годов, эта семья считалась в коммуналке обеспеченной по причине достаточно простой. Елена на центральном рынке торговала водкой, что называется, из-под полы, и таким образом у нее всегда водились деньги, как и копились. У нее деньги занимали, с ней общались уважительно, семья была всегда накормлена сытными борщами, которые она готовила неизменно с великим постоянством, я бы сказала очень большие кастрюли, в которых всегда плавало мясо, также рядом жарились котлеты и готовились прочие деликатесы. Семья была во всех лицах тучной, малоподвижной, самонадеянной и независимой. Они все любили вкусно и много поесть. Но, опять же, мира в семье не было, Сергей пил, буйствовал, пытался поднимать руку на жену, но она была не столь и слаба и давала ему решительный отпор, хотя все эти баталии все же выплескивались в коридор, были достоянием всех, но таким, за который не осуждали, а просто знали, что это норма, и что тут говорить. Дети их росли в атмосфере далеко не самой лучшей, а потому качества прививались низшие, что в итоге сказалось и на судьбах детей в свое время.
В следующей комнате за номером 57 жила мать с сыном. Это была женщина пенсионного возраста, в прошлом ветеринарный врач, интеллигентная, но очень больная, и очень опечаленная своей жизнью, ибо ее сын, Владимир, не работал, но выпивал и очень часто приходил домой поздней ночью, горланя на весь коридор, не давая никому спать, матерясь, никак не реагируя на увещевания матери или включая в ответ среди ночи музыку на всю мощь и несколько часов буквально изводил всех, что становилось как в порядке вещей, и никто из соседей не выходил и не пытался его угомонить.
В следующей комнате 58 жила женщина с дочерью на год старше Туласи. Это была, может быть, самая добропорядочная семья, за исключением разве что того, что эта женщина, Наталья, была завсегдатаем всех празднеств, которые проводила по всякому случаю коридорная элита и которая легко осуждала всех, кого не лень, но при этом, будучи человеком образованным, давала себе в этом отчет, была способна вести нормальный диалог и некоторые нравственные устои, как она их понимала, все же насаждать тем, кто в своей сути не очень и поддавался никаким наставлениям.
Далее была комната за номером 59. Именно здесь устраивались все коридорные пиршества, куда стягивались старожилы, зарекомендовавшие себя друг перед другом так, что казалось, ничего и никогда их не может разлучить, ибо неизменно их к друг другу тянуло, прошлое было гарантом настоящего и будущего, все были в курсе всех событий у каждого, все здесь и помогали друг другу, и поддерживали друг друга, и обсуждали с друг другом все новости всех уровней, сюда несли и свои паи, торты, пироги, салаты, холодцы, общими силами накрывая столы, не заботясь никогда о том, что время позднее, что кому-то надо отдохнуть, ибо эти другие как не существовали. Сюда непременно тянулись Гильщанские, Наталья, также и Ирина из 60 комнаты. Ирине на тот период было 25 лет. Она жила с дочерью Софией трех лет и мужем Сергеем. Работала она в ЖКХ дворником и в целом была человеком общительным и легко входила в контакт с людьми, однако, более всех тяготея к Ольге, Наталье, дружила с Гильщанскими и была тем человеком, который ко всему относился просто, не ища ни в чем ни греховности ни праведности… В 61 комнате жили немолодая пара Вера Николаевна и Владимир Владимирович, оба пьющие, безбожно матерящиеся, уходящие часто в запои и таким образом не выходящие из своей комнаты неделями. Однако, то, как проявляли себя все эти люди в отдельных ситуациях, было плачевно, было жестоко, было и достойно великого порицания, о чем я и расскажу в свое время через те или иные отдельные эпизоды. Продолжение следует.
Наталия Маркова,
Россия, Ростов-на-Дону
семейная, религиозная образование высшее, интересы - религиозные стихи и проза
Прочитано 9506 раз. Голосов 0. Средняя оценка: 0
Дорогие читатели! Не скупитесь на ваши отзывы,
замечания, рецензии, пожелания авторам. И не забудьте дать
оценку произведению, которое вы прочитали - это помогает авторам
совершенствовать свои творческие способности
Сердце/миниатюра/ - Светлана Капинос Сие видение представилось моей дочери во время домашней молитвы, причём она не знала за кого мы молились, но видение - в самую точку!
Поэзия : В Австралии на улицах Сиднея (стих Веры Кушнир) - Надежда Горбатюк Несколько лет назад в баптистской церкви в Кристал Паллас на юге Лондона подходило к концу утреннее воскресное служение. В это время в конце зала встал незнакомец, поднял руку и сказал: «Извините, пастор, могу я поделиться небольшим свидетельством?» Пастор взглянул на часы и ответил: «У вас есть три минуты.» Незнакомец сказал: «Я лишь недавно переехал в этот район, я раньше жил в другой части Лондона. Сам я из Сиднея, Австралия. И несколько месяцев назад я навещал родственников и прогуливался по Джордж Стрит. Это - улица в Сиднее, которая пролегает от бизнес кварталов до Рокса. И странный седовласый мужичок вышел из магазина, сунул мне в руку брошюру и сказал: «Извините меня, сэр, вы спасены? Если бы вы умерли сегодня, пошли бы вы на Небеса?». Я был потрясен этими словами. Никто мне никогда этого не говорил. Я вежливо поблагодарил его и всю дорогу в самолете до Хитроу я был озадачен этим. Я позвонил другу, который жил неподалеку от моего нового места жительства, и, слава Богу, он оказался христианином. Он привел меня ко Христу. Я - христианин и хочу присоединиться к вашему собранию.» Церкви обожают такие свидетельства. Все аплодировали, приветствуя его в собрании.
Тот баптистский пастор полетел в Аделаиду в Австралии на следующей неделе. И десять дней спустя посреди трехдневной серии собраний в баптистской церкви в Аделаиде к нему подошла женщина за консультацией. Он хотел удостовериться в каком положении она находится перед Христом. Она ответила: «Я раньше жила в Сиднее. И всего пару месяцев назад я посещала друзей в Сиднее, и в последние минуты делала покупки на Джордж Стрит, и странный небольшого роста седовласый старичок вышел из дверей магазина, подарил мне брошюру и сказал: «Извините меня, мадам, вы спасены? Если бы вы умерли сегодня, вы бы пошли на небеса?» Меня взволновали эти слова. Вернувшись в Аделаиду, я знала, что в квартале от меня находится эта баптистская церковь, я разыскала пастора, и он привел меня ко Христу. Так что, сэр, я христианка.» На этот раз этот лондонский пастор был очень озадачен. Уже дважды за две недели он услышал одно и то же свидетельство.
Затем он полетел проповедовать в баптистскую церковь Маунт Плезант в Перте. И когда его серия семинаров подошла к концу, пожилой старейшина церкви повел его обедать. Пастор спросил: «Старина, как ты получил спасение?» Он ответил: «Я пришел в эту церковь в пятнадцать лет через Бригаду Мальчиков. Но я никогда не посвящал себя Иисусу, просто запрыгнул в фургон вместе со всеми. Из-за своей деловой хватки я достиг влиятельного положения. Три года назад я был в деловой поездке в Сиднее, и надоедливый несносный старичок вышел из дверей магазина, дал мне религиозный трактат (дешевая макулатура!) и пристал ко мне с вопросом: «Извините меня, сэр, вы спасены? Если бы вы умерли сегодня, вы бы пошли на небеса?» Я пытался сказать ему, что я баптистский старейшина, но он меня не слушал. Всю дорогу домой до Петра я кипел от злости. Я рассказал это пастору, думая, что он поддержит меня, а мой пастор согласился с ним. Он годами волновался, зная, что у меня нет взаимоотношений с Иисусом, и он был прав. Таким образом, мой пастор привел меня к Иисусу всего три года назад».
Лондонский проповедник прилетел обратно в Великобританию и выступал на Кессекском съезде в округе Лэйк и рассказал эти три свидетельства. По окончании его семинара четыре пожилых пастора подошли и сказали: «Кто-то из нас получил спасение 25, кто-то 35 лет назад через того же мужчину небольшого роста, который дал нам трактат и задал тот вопрос».
Затем на следующей неделе он полетел на подобный Кессекский съезд миссионеров на Карибах и поделился этими свидетельствами. В заключении его семинара три миссионера подошли и сказали: «Мы спаслись 15 и 25 лет назад через тот же вопрос того невысокого мужчины на Джордж Стрит в Сиднее.»
Возвращаясь в Лондон, он остановился в пригороде Атланты Джорджия, чтобы выступить на конференции корабельных капелланов. Когда подошли к концу три дня, в течение которых он поджигал тысячи корабельных капелланов для завоевания душ, главный капеллан повел его на обед. И пастор спросил: «Как вы стали христианином?» Тот ответил: «Это было чудо! Я был рядовым на военном корабле Соединенных Штатов и жил распутной жизнью. Мы проводили учения на юге Тихого океана и пополняли запасы в доке Сиднейского порта. Мы с лихвой оторвались в Кингз-Кросс, я был пьян в стельку, сел не на тот автобус и сошел на Джордж Стрит. Когда я вышел из автобуса, я подумал, что вижу приведение: пожилой седовласый мужичок выскочил передо мной, всунул мне в руку брошюру и сказал: «Матрос, вы спасены? Если бы вы умерли сегодня, вы бы пошли на Небеса?» Страх Божий обрушился на меня тут же. От шока я протрезвел и побежал обратно на корабль, разыскал капеллана, который привел меня ко Христу, и я вскоре начал готовиться для служения под его руководством. И вот под моим руководством сейчас свыше тысячи капелланов и мы сегодня помешаны на завоевании душ.»
Шесть месяцев спустя этот лондонский проповедник полетел на съезд 5000 индийских миссионеров в отдаленном уголке северо-восточной Индии. Человек, отвечавший за съезд, скромный нерослый мужчина, повел его к себе на незатейливый обед. Проповедник спросил: «Как вы, будучи индусом, пришли ко Христу?» Тот ответил: «Я находился на очень привилегированной должности, работал в индийской дипломатической миссии и путешествовал по миру. Я так рад прощению Христа и тому, что Его кровь покрыла мои грехи. Мне было бы очень стыдно, если бы люди знали, в чем я был замешан. Одна дипломатическая поездка занесла меня в Сидней. Перед самым отъездом я делал покупки, и, обвешанный пакетами с игрушками и одеждой для моих детей, я шел по Джордж Стрит. Обходительный седовласый мужичок вышел передо мной, предложил мне брошюру и сказал: «Извините меня, сэр, вы спасены? Если бы вы умерли сегодня, вы бы пошли на Небеса?» Я поблагодарил его, но это взволновало меня. Я вернулся в свой город и нашел индусского священника, но он не мог мне помочь, зато он дал мне совет: «Просто чтобы удовлетворить свое любопытство, пойди и поговори с миссионером в миссионерском доме в конце улицы». Это был судьбоносный совет, потому что в тот день миссионер привел меня ко Христу. Я немедленно бросил индуизм и начал учиться для служения. Я оставил дипломатическую службу, и вот я, по благодати Божьей, руковожу всеми этими миссионерами, и мы завоевываем сотни тысяч людей для Христа».
Наконец, восемь месяцев спустя, баптистский пастор Кристал Палас служил в Сиднее, в его южном пригороде Гаймейр. Он спросил баптистского служителя: «Знаете ли вы невысокого пожилого мужчину, который свидетельствует и раздает трактаты на Джордж Стрит?» Он ответил: «Знаю, его зовут мистер Генор, но я не думаю, что он все еще этим занимается, он слишком слаб и стар.» Проповедник сказал: «Я хочу с ним встретиться.»
Два вечера спустя они подошли к небольшой квартирке и постучались. Невысокий, хрупкий мужчина открыл дверь. Он усадил их и заварил чай, но был на столько слаб, что из-за дрожания расплескивал чай на блюдце. Лондонский проповедник поведал ему все истории, произошедшие за последние три года. Слезы текли по глазам невысокого старичка. Он сказал: «Моя история такова: я был рядовым матросом на австралийском военном корабле и вел распутную жизнь, но в моей жизни наступил кризис, я на самом деле зашел в тупик. Один из моих коллег, чью жизнь я буквально превращал в ад, оказался рядом, чтобы помочь мне. Он привел меня к Иисусу, и за сутки моя жизнь перевернулась, ночь превратилась в день, я был так благодарен Богу! Я обещал Ему, что буду делиться Иисусом в простом свидетельстве по меньшей мере с десятью людьми в день, как Бог будет давать мне силу. Иногда я был болен и не мог этого делать, но тогда в другие разы я наверстывал. Я не был параноиком в этом, но я делал это свыше сорока лет, а когда я вышел на пенсию, самым лучшим местом была Джордж Стрит – там были сотни людей. Я получал множество отказов, но многие люди вежливо брали трактаты. Сорок лет занимаясь этим, я до сегожняшнего дня ни разу не слышал об обращении хоть одного человека к Иисусу.»
Я бы сказал, что это точно посвящение. Это должна быть чистая благодарность и любовь к Иисусу, чтобы делать это, не слыша ни о каких результатах. Моя жена Маргарита сделала небольшой подсчет. Этот, не обладавший харизмой баптистский мужичок, повлиял на 146100 человек. И я верю, что то, что Бог показывал тому баптистскому проповеднику, было лишь самой верхушкой верхушки айсберга. Только Бог знает, сколько еще людей было приведено ко Христу.
Мистер Генор умер две недели спустя. Можете ли вы себе представить, за какой наградой он пошел домой на небеса? Я сомневаюсь, что его портрет мог бы когда-нибудь появиться в журнале Харизма. Вряд ли бы о нем когда-нибудь появилась похвальная статья с фотографией в журнале Билли Грэма «Решение», какими бы прекрасными ни были эти журналы. Никто, за исключением небольшой группы баптистов на юге Сиднея, не знал о мистере Геноре. Но я скажу вам - его имя было знаменито на Небесах. Небеса знали мистера Генора, и вы можете себе представить приветствия и красную ковровую дорожку и фанфары, которые встретили его дома!
